На страницах прессы было впервые объявлено о противоречии генетики марксисткой диалектике

Корни этого решения берут свое начало с событий первой половины 1930-х годов.

Крестьянский сын, Трофим Денисович Лысенко – будущий ярый противник генетики, приложил немало сил, чтобы «выбиться в люди», то есть избежать тяжелого и неприбыльного крестьянского труда. Перед Мировой войной он уже учился в Полтавской садоводческой школе, а в начале 1920-х на Белоцерковской селекционной станции Сахаротреста Украины. Две краткие публикации 1923 года, посвященные селекции томатов и прививке сахарной свеклы, демонстрируют его устремление освоить приемы научной работы, но также и зародыши его будущих фантастических теорий.

Во второй половине 1920-х Лысенко работает на Центральной опытной селекционной станции в Гандже. Ему поручены работы по проблеме кормов для скота в зимнее время, и очерк «Поля зимой» известного журналиста В.Федоровича впервые представляет широкой публике «босоногого профессора».

В Гандже Лысенко сделал первую большую работу, посвященную влиянию температуры на развитие растений. Эти материалы дали основу одному из приблизительно 300 узкоспециальных сообщений на Съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, прошедшем под руководством Николая Вавилова в январе 1929 года в Ленинграде. «Ленинградская правда», освещавшая пленарные заседания в духе сенсаций, дала однажды материал, озаглавленный «Можно превратить озимый злак в яровой». Речь шла о работах крупного физиолога растений Н.Максимова. Лысенко же, выступившего на секционном заседании, там никто особенно не заметил, – кроме Максимова, раскритиковавшего низкий уровень его работы. Через пять лет, после ареста и высылки, Максимов будет тщательно выбирать выражения, говоря о новом любимце номенклатуры.

Крах ожиданий заставил Лысенко сменить ориентацию с академической карьеры на поиск успеха среди партийных и государственных чиновников. Для быстрого взлета ему требовалась сенсация. Но такую же сенсацию искали партийный руководитель Украины Постышев и украинский нарком земледелия: две зимы подряд, 1927-1928 гг. и 1928-1929 гг., вымерзали громадные посевы озимой пшеницы. После двух неурожаев резонно было ожидать повышенного урожая. Но местному начальству требовалось чудодейственное средство решения всех проблем – для победного рапорта Кремлю.

По официальной версии, в феврале 1929 года Лысенко сообщил отцу, чтобы тот зарыл в снег семенную озимую пшеницу и затем высеял наклюнувшиеся семена. В середине 1960-х в ходу была циничная, но правдоподобная версия: Лысенко-отец прятал от продотрядов пшеницу, зерно промокло и проросло, по жадности он и засеял поле этим зерном и получил некоторый урожай. 1 мая Лысенко – старший засеял полгектара, о контрольном посеве речи не было. В разные годы по поводу этого случая сообщалось об удвоении и утроении урожая, об увеличении его на 10 или на 15%. Летом 1929 года наркомзем Украины объявил о решении проблемы зерновых. В награду Лысенко был направлен для работы в одесский Институт селекции и генетики.

Летом сенсация прокатилась по центральным газетам. Осенью Лысенко получил весомую поддержку со стороны только что назначенного наркома земледелия СССР Якова Аркадьевича Яковлева, который позже стал зав. Сельхозотделом ЦК и последовательным гонителем генетиков.

В начале 1935 года Лысенко удостоился высочайшей похвалы. Его выступление на 2-м съезде колхозников-ударников, с демагогическими призывами к классовой бдительности, было прервано на психологически точно выдержанном заявлении: «Сталин: Браво, т. Лысенко, браво! В зале аплодисменты».

После этого выступления Н.И.Вавилов ушел с поста президента организованной им ВАСХНИЛ, а Лысенко стал членом этой академии. Нападки на генетику и на позиции Вавилова в отношении сельскохозяйственной науки вызвали размежевание среди биологов и агрономов. Постоянное апеллирование к диалектическому материализму привлекло к Лысенко внимание философов. Ожесточенные дискуссии ученых продолжались в прессе с 1935 по 1939 год. К этому времени лысенковцы стали упорно говорить о генетике как о метафизическо-идеалистической буржуазной науке. На организованном журналом совещании речь шла не только о философской оценке разных концепций в генетике, но и о значении генетики для практики сельского хозяйства.

В августе 1948 года состоялась очередная сессия ВАСХНИЛ СССР, на которой сторонники Лысенко дали решительный бой генетикам. Когда Совмин СССР постановил ввести в состав ВАСХНИЛ 35 новых действительных членов–академиков, среди них не было ни одного генетика – все были ставленниками Трофима Лысенко. За словом лысенковцы в карман не лезли: «...Додуматься до представлений о гене как органе, железе с развитой морфологической и очень специфической структурой может только ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и ненайденные вещества – значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что является смертью для экспериментальной науки...».

Немедленно заработал репрессивный аппарат. Закрывались кафедры, генетики изгонялись с занимаемых постов и лишались званий.

По приказу министра высшего образования Кафтанова около 3000 ученых, имеющих отношение к генетике, были уволены с работы.

В мае 1949 года был арестован Владимир Павлович Эфроимсон – один из основателей медицинской генетики в СССР. Интересно, что он требовал, чтобы в обвинительном заключении было указано, что его арестовали за борьбу с Лысенко. Но такой статьи в уголовном кодексе не было, и Эфроимсону присудили «антисоветскую агитацию».

В лагеря ГУЛАГа потянулась вереница «вавиловцев» и «менделистов». Их судили в основном по обвинению в «преклонении перед Западом» и «восхвалении американской демократии». Многие из них так и сгинули в снегах Сибири. Нередко они добровольно уходили из жизни. Так, не выдержав травли, покончил с собой защищавший генетику физиолог Дмитрий Анатольевич Сабинин. Покончили с собой еще два генетика – А.Н.Промптов и Л.В.Ферри.

В это период стали появляться и весьма экстравагантные теории. Так, безграмотная 80-летняя старая большевичка Ольга Борисовна Лепешинская заявила, что ею давно открыто образование клеток из бесформенного «живого вещества». Теория Лепешинской на совместном совещании АН и АМН СССР 1950 года была поддержана рядом гистологов и всеми выступавшими докладчиками, включая и самого Лысенко, но вскоре после смерти Сталина встретила осуждение критиков как политизированное и антинаучное направление в советской биологии.

Впоследствии теория Лысенка подверглась сначала критике, а потом и осмеянию. В науке, как отечественной, так и зарубежной, возобладали генетики-менделисты. Причем открытие в 1955 году ДНК, свидетельствующее, скорее, о правоте мичуринской теории, генетиками было истолковано в свою пользу.

Однако время, похоже, всё расставляет на свои места: успешное клонирование животных доказывает, что "любая частичка тела", как утверждал Лысенко, действительно обладает наследственностью.